Метель на кухне. Стихи и песни - Владимир Столбов

мужская истерика

…а сейчас – из писемсоставляется память.А тогда – все времясоставлялось из счастья.Но система виснет,хоть цепляйся зубами:Передоз паренья.Как задаром общаться?

Так забудь. Жги письма.Амнезия целебна.Но не время. Время —лишь лекарство от жизни.Поскорей бы спиться.Поскорее б ослепнуть.Много счастья – вредно.Жизнь – убыточный бизнес.

Что продашь, то купишь.Мир так эквивалентен.Хоть еблом, хоть мышкойщелкать – не перещёлкать.А любить – не скушно.Эта травка – для бедных.Пусть фасад измызгани раздача – по чётным.

Ну, люблю, – и х… с ним.Зае..ло прощаться.Накуриться с горя,да от радости выпить!..Не вернусь? Допустим.Оставайся без шанса.Жесткий диск не годен —слишком мало забыто.

Выпадают строки,чем больней, тем красивше.Время скалит стрелки:Угол косит под выход.Веры нет – потрогай.Плюнь, что рожей не вышел.Погуляй по рельсам —сэкономишь на тикет.

Экономь на чувствах,чтоб осталось на старость.Плющит не по-детски? —Мир – внеплановый мультик.За глазами пусто.Лишь бы сухо не стало.Помоги раздеться.Помяни. Поминутно.

сигареты все крепче

…между тем, дни становятся все короче.Почему-то не хочется плакать.Увильнуть бы, спрятаться.Удивиться. Снова сесть за уроки.Сигареты все крепче.Как узнать в истекающих сумерках,где чиркнула спичка, где мой человечек?Друзья говорят, я еще не умер.Судя по всему, жить нужно.Я всегда так считал. Прежде.Да и щас тоже. Главное – поднатужиться.Хоть сигареты все крепче.Мне до сих пор интересно ходить по улице.Но люди все меньше улыбаются.Скорей всего, осень. Холодный ветер подул.Целый день на ногах мерзнут пальцы.Неохота присесть в троллейбусе.Сигареты все крепче.Друзья говорят, я меняюсь в лице,когда что-нибудь вспоминаю. Брешут.Я давно уже не вспоминаю.Редко только любуюсь своими потерямиперед зеркалом. Правда, в маея почти забываю, что забыть хотелось.Стало быть, есть еще шансы.А то, что тепла не хватает, – это временно.Тепло улетает на юг. Авось, успею еще вмешатьсяв свое тормозящее отопление.Тем не менее, сигареты все крепче.Людей касаться уже не хочется.Но стоя за прилавком не избежать встреч.Я стою и верю, что все люди – прочие.А один где-то ходит – мой.Самому смешно, до чего доверчивый.Вкуснее чужого пахнет свое дерьмо.Сигареты все крепче.Но плакать все равно неохота.Может, я не умел, разучился?Или – просто пижон? Или это погода?Небо к завтрему станет чище.Есть же в жизни радости.Время в осенней проруби крестит.Я закаляюсь. Куда мне еще расти?Сигареты – и так – все крепче.А слова – бессильней. Интонации – лживее.И куда в таком ноябре мне деться?Я такой удачливый, такой… фальшивый.Сердце, ты стучишь? Эй, ты слышишь, сердце?

край

как в отчаянье, в эту ноту впасть,удержать слова, в шутовство не сбиться,как отчаливать в этот звездопадпод девятый вал из любви лесбийской…этот поиск букв, недопитых книг,непросохших глаз, недобитых бошекдолжен спать в гробу, а за спуском вниз —поиск света в затхлом кармане Божьем.мне на спуск в аид выдан свой патрон,закушу свинцом мой припев несложный.некому завидовать в том метро —«скока света брать на кармане Божьем», —попляшу канкан цвета la patrie,под чужой заказ на губе сыграю.где-то был стакан. он заглушит крик.снимет дрожь, пока я иду по краю.

не жду тебя

Л.С.

…Не жду тебя. И это странно.Как капля, разлучаясь с краном,Надеется на встречу, так,Бросая трубку на рычаг,Я в утро превращаю вечер.Так тяжело быть человеком,Когда уж год не целова…Все врут правдивые слова.Одни глаза хоть что-то скажут,Но убегут… Губа к стакануСтремится. Veritas – во мне.Жаль, что не дура. Lex – в огне,Тот lex, что алкоголь и телоЕсть притяжение постелиПлюс торопливость. Минус ум.И бред, который я несу(что приручил, но безответно),Как зеркало без человека,Которым трудно быть с утра.Когда же я дождусь судаЗа честность рук и ласку злобы?Все обвинения условны.Мне нет прощения за сны,За взгляд на нас со стороны,За то, что мы так разнополы…И правда – слабая опораВсем тем, кто остается ждатьСвященных чувств ненавсегда.И это странно выносимо:Ногтями по стене скребяЯ все равно не жду тебя.Отчаянно. Почти насильно.

танцующий трамвай

Славе Барышникову

остановочки бешеныецеремониться нечеготы идёшь опрометчивоне прилечь, не понежитьсяостановочки звонкиепровода пожелтевшиеты с pink`а не заводишьсяжжёт искра безутешнаяпараллельные косточкинет ступенек на лесенкепроплывает окошечкозадрожит, не поленитсяесть билет в обе стороныесть безумные планы инеожиданно тронемсяза моря-океаны мына трамвае безбашенномна твоём наутилусепо гольфстримам и пашнямпо затянутым тинойтихим скверам и улочкамза малиновым облакомбудем быстро и гулкопролетать словно зябликиа звезда пританцовываябудет путь нам указыватьбудем мы образцовобеспримерно наказаны:по затихшему городупо натянутым нервамкак по рельсам, негромкомы покатимся в небо

депрессия. времена года

Перегорела лампочка. Крошки стекла на теле.

Я на кухне, но будто лежу в партере.

Накаливание мне противопоказано.

Жизнь не так приятна, как кажется.

А ты – в другом городе, мерзнешь в чужой квартире.

В тишине барахтаешься, как в тине.

Перегорают нервы и становится холодно.

В темноте к человечку прижаться хочется.

Ты не можешь выплыть и звук из груди выплюнуть.

Мне же на кухне весело, хоть глаз выколи.

Авось полегчает… Но понимаю – наверное, вряд ли.

Поэтому возделываю душевные грядки.

Ибо лампочка – повод не видеть тоски причину,

Пытаться тебя забыть, с улыбкой прошлое чистить.

Как всегда неудачно. Хоть приступы амнезии

Иногда все же радуют. Вот только не в эту зиму.

На душе моей снег. Значит, утром мне будет скользко.

Без конца восьмерки разваливаются на кольца.

Зажимают пальцы, прикрывая дорогу крови,

А в груди тихо бьется, подыхая, кролик.

Я спасаюсь от снега болью, от боли – кружкой.

Иногда выходит – и сон мне делает ручкой.

Я сижу, а сверху падают пылью, солью,

Может, совесть, может, чьи-нибудь слезы.

Скоро будут сугробы слез, а весною – лужи.

Но избыток влаги не делает землю лучше.

Парниковый эффект снаружи, а душа моя леденеет.

Единицами-иглами выпадает стабильный нечет.

Как не-встречи с тобой, как ямбический хрен на блюде.

Говорят, на юге люди все еще любят.

У меня же не то что север, скорее, вакуум.

И похоже, скоро мой кролик отправит меня на свалку.

Остановка троллейбусов. Зависает моя аорта.

Аониды хлюпают носом и ждут аборта.

А чего бояться, если к поручню тело липнет,

Но на символ – опять – не реагирует мое либидо?

Все, наверное, к лучшему – мой компас в норме,

Иногда (все реже) кивает на женские ноги,

Но в такой жаре плоть похожа больше на мясо,

А я сам – на индуса, пытавшегося сломаться,

Изменив ахимсе. Насмешливо кружат мухи,

Издеваются, твари, над родовыми муками

Истекающего слюной и потом горе-поэта.

И отчаянье трётся в мозгу: ах, лето,

Лето красное, как кефирно-солнечные ожоги,

Отпусти меня, не дави меня своим желтым,

Выплесни тело из города, из бетонной твоей удавки.

И я даже выживу. Если дождусь от тебя подарка.

Я чужим слезам часто бывал причиной.

Отворял им бессмертную душу ценою в чирик.

Создавал себе повод о нас не думать —

И со мной даже в парке осеннем бывало душно.

Убегал от правды, рядился в красные платья —

И в который раз уже осенью разучился плакать…

Так что дождь за окном – хоть какой-то (дешёвый) повод

Не смотреться в зеркало и видеть оттуда подлость.

Пить свое молоко, чесать пятерней в затылке,